Расплата

Если б она знала, чем все это кончится... В первое время ей было нечеловечески трудно. Они, девчонки, таскали тяжелые носилки с мокрым песком, штукатурили, замазывали стены, мазали вонючим битумом двойные полы. Им выдали страшенные черные комбинезоны, к тому же донимал гнус, потому все ходили закутанные в ситцевые платки до самых бровей. Сразу после ужина она, кое-как умывшись, валилась на кровать и засыпала как убитая. Утром просыпалась совершенно разбитая и, что делать, плелась со всеми, как сомнамбула, на ненавистные работы. И удивлялась, что кто-то бегает на свидания на берег реки, вода которой даже в июльскую жару оставалась свинцово-холодной, так что никто не осмеливался купаться. Она слышала сквозь дрему, как та или иная девочка возвращалась со свидания и на цыпочках проскальзывала в комнату, слышала отдаленные голоса и песни под гитару. Ее никто не приглашал не то что на свидания, а даже просто посидеть на берегу вокруг общего костра и послышать песни доморощенных стройотрядовских бардов. Ее вечно унылая физиономия, страдальчески сдвинутые брови, а может, и незнание родного языка не способствовали какому-либо сближению или дружбе. 

Так прошел первый месяц. В августе стало легче: холодный северный ветер разогнал мошкару, она как-то приспособилась к тяжелой работе, по крайне мере, уже без особого труда вставала по утрам и уже не валилась на кровать сразу после ужина. По субботам стройотрядовцы устраивали танцы до упаду, пока не приходила сторожиха клуба и не разгоняла всех по домам. После одного такого вечера она и еще две девочки из их комнаты гуляли по берегу реки, как бы прощаясь с этой суровой рекой. Скоро осень, и опять, как поется в песне, любовь прошла стороной. Возможно, поэтому они согласились выпить с парнями из другого, соседнего отряда, которые, несмотря на сухой закон, умудрялись доставать спиртное. С непривычки она быстро захмелела и отключилась. 

Очнулась уже под утро от холода, с трудом подняла как будто чугунную голову, рядом в беспорядке валялась одежда. Ее одежда, а сама она была абсолютно голой. Лихорадочно одеваясь, вспоминала подробности: да, они выпили, потом она ушла с одним – его, кажется, звали Гошей, они целовались, потом он ее повалил прямо на речную гальку и изнасиловал. Она, кажется, плакала, а он смеялся, потом отошел куда-то... Затем пришли еще двое, и эти тоже ее... Она вырывалась, царапалась, но силы были неравные, самый последний, уходя, сильно пнул ее, и она потеряла сознание... 

Она подошла к реке - утопиться, что ли, тут сразу? Холодная вода обожгла ее, отталкивая от себя...Даже она, вода, казалось, брезговала ею...

* * *

Тогда никто об этом не узнал, по крайней мере, ей так хотелось думать. Как потом оказалось, ничего абсолютно тайного не бывает. Кто-то из парней рассказал кому-то, тот еще кому-то. В столовой она замечала взгляды – любопытные, насмешливые, иногда жалостливо брезгливые. Может, именно из-за этих взглядов никому не нажаловалась, не спросила у девушек, которые в тот вечер были с ней, почему они ее бросили, не привели в общежитие, а назавтра, увидев ее состояние, даже не поинтересовались, что случилось. Боль со временем утихла, засела где-то в подсознании до поры, до времени. Осталась странная нелюбовь к холодной воде и шороху гальки. Этот шорох ей иногда снится: кто-то невидимый и страшный идет к ней по берегу холодной реки... и она в ужасе просыпается. Она так и не вышла замуж, но ребенка родила, уж очень настаивала мама. Теперь у нее взрослый сын и внуки, жизнь, как говорится, недаром прожита, все вроде как у людей, родители до сих пор живы, во всем ее поддерживают. Живи и радуйся, забудь обо всем! Она, Галина, Галька, рада бы и забыть, да вот сны не дают, они, будь они прокляты, всегда напоминают ей о ее боли и обиде. Психоаналитик или парапсихог бы, конечно, объяснил бы ей, почему ее подсознание не отпускает обидчиков: они не ответили за свое преступление в свое время, и потому они, она и те трое, навек связаны кармически. Теперь, когда за давностью лет их нельзя привлечь юридически, остается только ждать, когда им придется отвечать по законам Вселенной, по высшему, так сказать, суду.

А есть ли такой суд, есть ли вообще справедливость? Она следила за жизнью главного своего обидчика, который жил и даже процветал, то и дело мелькал в светской хронике: такой весь из себя образцовый семьянин, депутат, меценат и прочая, прочая... Увидев его круглое, разжиревшее лицо на экране, она злобно выключала телевизор, а ночью ей снился шорох гальки. 

Между тем расплата неминуемо приближалась. В один прекрасный день (а день был действительно прекрасным) она, развернув газету, которую обычно читали родители, увидела некролог, вернее, множество некрологов, с ненавистной фотографией... Скатертью дорога прямиком в ад, подумала она, хотя это было, наверное, неправильно, ведь, по христианским законам, надо прощать своих обидчиков, тем более мертвых. Теперь ему только Бог судья, пусть теперь перед ним держит ответ! Зачтутся ли ему все те добрые дела, его меценатство, спонсорство сиротам, спортсменам, ветеранам, которые он делал то ли искренне, то ли, чтобы только заслужить доверие своего электората, кто его знает. Ведь на другой чаше весов будут его темные дела, в том числе и то, что он совершил с ней. И, скорей всего, не только с ней.

Вечером, возвращаясь с работы, Галина Павловна завернула в скверик. Вчера прошла первая в этом году весенняя гроза. Вспомнились любимые со школы тютчевские строчки: «Люблю грозу в начале мая!» Она почему-то с детства любила именно такую погоду: если дождь, то обязательно ливень с грозой, если снег, то обильный снегопад. В буйстве природы она видела то, что, видимо, ей самой не хватало – свободы, смелости, независимости. Не то что она, Галина, которая всегда всего боялась – людской молвы, пересудов, что подумают, что скажут, как посмотрят?! Это теперь, когда жизнь практически прожита, она думает иначе. И жалеет, что тогда, в юности, не заявила об изнасиловании, ведь ее вины в том, что произошло, не было никакой. Может, тогда и ее жизнь была бы совершенно другой. Она отпустила бы в душе своих обидчиков, не копила бы обиду эти долгие годы, мечтая об отмщении, а жила бы счастливо, совершено вычеркнув их из своей жизни. 

 
Пахло свежей, только-только распускающейся листвой и сырой от вчерашнего ливня землей. Она полной грудью вдохнула весенний воздух. Как хорошо весной, пока еще не наступила летняя жара! Она села на еще влажную от дождя скамейку, достала сигареты, закурила...Что-то бурча себе под нос и подволакивая ногу, мимо скамейки прошаркал какой-то старик. «Инсульт», - подумала она не узнавая. А это был тот, третий, который, уходя, пнул ее (и именно та его нога теперь постепенно отсыхала). И второй соучастник, если и живет пока припеваючи, то и ему тоже скоро придется ответить за свое преступление на берегу северной реки. Она, река, в отличие от людей, помнила все и, медленно катя свои волны, ждала час расплаты, который для двоих уже наступил, и неминуемо приближался к последнему. Он еще, может быть, здоров и полон сил, окружен любящими его близкими – женой, детьми, внуками. И на работе он, возможно, преуспевает, имеет авторитет и вес. И во всем остальном все у него не хуже, чем у людей, а может, даже лучше – квартира в новом доме, дача-коттедж за городом, престижный автомобиль, то есть, как говорится, наш пострел везде поспел. Вот живет он, в ус не дует, и думать забыл о той неприглядной истории и никогда – слава богу! - не встречал той девушки, теперь уже пожилой женщины, а если бы и встретил, то, скорей всего, и не узнал бы ее. Да и где бы он ее встретил, ведь он давно не ездит на общественном транспорте и не посещает те места, где ходит простой народ, а попросту плебс, его разжиревшую тушу давно привозят-увозят... А совсем скоро торжественно и со всеми почестями увезут туда, откуда не возвращаются...