Солдаты

И первым в этой рубрике мы представляем рассказ Андрея Ефремова «Солдаты».

Свою первую книгу «Служба нарядов» под псевдонимом Брэм Андрей выпустил в Якутске тиражом 1000 экз., в феврале прошлого года. В издательстве «ЭКСМО» (Москва) вышла вторая книга автора «Блокпост 47Д» тиражом 5000 экземпляров.

К настоящему времени готова первая часть третьей книги под рабочим названием «Кавказ в воде». А рассказы о ветеранах ВОВ, один из которых мы представляем вашему вниманию, в скором времени выйдут в виде электронного сборника с присвоением ISBN в Германии.

У старого, ещё дореволюционной постройки, огромного кирпичного магазина, натужно пыхтя остановилась полуторка. С пассажирской стороны кабины, не дожидаясь полной остановки грузовика, со словами: «Ну, бывай, Гоша, спасибо!» - привычно и ловко спрыгнул молоденький солдат в шинели и, несмотря на пятидесятиградусный мороз, лихо заломленной на затылок шапке. Радостно и возбужденно, закинув за плечо вещмешок и оглядевшись по сторонам, решительно зашагал в сторону Талого озера.

Пройдя по пустой улице мимо часто стоящих домиков и дворов, решил срезать путь через озеро. Скатившись на кожаных подошвах хромовых сапог с берега, пошёл по натоптанной в снегу тропинке. В надвигающихся сумерках увидел солдатик силуэт женщины, сидящей на перевернутом ведре над лункой во льду. Рядом валялся с десяток заледенелых крупных карасей.

- Здоров будем, тетя!
«Тетя» обернулась. На солдатика смотрели из-под мешковины, обвязанной на манер платка вокруг головы, два молодых синих глаза:
- Здоров, дядя.
- Ой! - солдат смутился, - прошу прощения, мадам, да я только спросить, - и, обозначив махом руки направление, спросил, - Федоровы-то еще там живут?
- А ты сам-то чей? Тож с Европы штоль? Меня Зойкой зовут.- Зойка освободила от заиндевевшей тряпки нижнюю половину лица. Лицо у «мадам» было красивое, но изможденное и уставшее.
- Нет, не дошел до Европы: ранило меня. Вот, только в Якутск приехал. Намский я, Захаров, Алексей. Друг здесь у меня – Федоров, тоже Алексей. Знаешь его, Зоя? Мне бы до утра, да домой.
- Знаю я. Но… не ходи к Федоровым – нечисто там. И в голосе у Зои появились грустные, просительные нотки: «А то пошли ко мне, одна я». И тут же со смехом: «Или куда тебя ранило?».
Леша окончательно смутился: в лицо хлынула кровь, стало жарко. Хорошо, Зоя этого не заметила – выуживала очередного карася:
- Ну, так, Федоровы-то, как? – Алексей сделал вид, что последний Зоин вопрос его не интересует, или не расслышал: «Живы?».
- Федоров-старший в 42-м умер, мать через неделю за ним ушла. А Лешка Федоров без ног, полгода как с войны вернулся.
Девушка сняла с крючка карася и снова опустила суровую нитку в лунку.
– Домой причапал, а там пьянь, ворье, спекулянты. Споили его. Участковый чуть ли не каждый день приходит. Дык у него претензий то нету… Оставайся у меня, - без всякого перехода повторила Зоя, - я уже три года одна, мой то уж не вернется. И дом у меня хороший, и без работы не останешься…

Во дворе у дома Федоровых, возле явно пустого хотона*, лежали на снегу привязанные к скамейке два тощих оленя с грустными глазами. Рядом стояли тяжело груженые, покрытые оленьими шкурами и туго перевязанные сыромятными ремнями, нарты.

Алексей вошел в жарко натопленную избу вместе с клубами плотного морозного воздуха:
- Здравствуйте всем!
- Кимий?.. Хая, солдат дуо*?
- Лёха, братан! Живой!
- Погоди, Леша, не вижу ничего. - Морозный воздух улицы стал рассеиваться, Алексей сбросил вещмешок прямо под ноги, снял шапку и стал всматриваться в керосиново-желтую черноту помещения.

Почти треть избы занимала выложенная по-русски печь. За огромным трехногим столом возле маленького, сплошь покрытого толстым слоем наледи, оконца, сидела пестрая компания: два не то якута, не то эвенка в кухлянках*, огромный русский парень лет тридцати пяти, быстро и наработанно тасовавший колоду засаленных карт, странно скрюченный на табурете пожилой якут – на его левой руке, лежащей на столе, покоилась совершенно седая голова: он спал.

Убранство стола составляли: початая бутылка водки, грязные захватанные стаканы разных калибров, нарезанное большими кусками прямо на стол, растаявшее сырое мясо и большая рыбина, видимо, недавно это все называлось – строганина. Источник света – тускло светящаяся керосиновая лампа – висела на прибитом к потолочной балке гвозде над центром стола. Часть балки и потолка, над лампой, были густо зачернены копотью нещадно чадящего фитиля.
- …Живой!

***

Сидят два молоденьких солдатика на ороне*: один – рыжеватый русский, с наполовину вырезанными в прифронтовом госпитале потрохами, другой – хмельной безногий якут. Рассказы про жизнь-войну рассказывают, друг друга расспрашивают. А с кем же еще про такое поговорить можно, как не с тем, кто через все это прошел, да к тому же с пеленок друзья – чуть ли не братья.

- …Вот так и гоним немца – жаль без нас.
- Да ни х… и без нас фрица докончат.
- А я, Леш, с утра в военкомат да домой, три месяца добираюсь…

Вдруг раздался страшный скрежет зубов на всю избу:
- Неместя-а-р, билятта-а-р! - Пожилой якут стукнул по столу кулаком, но сам при этом не проснулся.
- А, это Ион, из Бестяха. Контуженный он. Хороший мужик, наш, – говорит Алеша-якут, - два стакана хватает вот так до утра спать. И не шевелится. Ночью проснётся, стакан тяпнет и опять спит. Днём в обкоме был, дела какие-то пробивал. Завтра в обед за ним на санях приедут. Тридцать лет мужику, бабы вокруг вьются, как на осуохае*, а ему плевать.… Да что это я, Леша, - встрепенулся безногий солдат, - давай по сто, по-нашему, да и голодный ты, наверное.

Алексей с удивлением посмотрел на молодого седого «старика»:
- Да не пью я, Леха, не приучился. Ну а пайком – поделимся. По-нашему.
Развязав солдатский вещмешок, выудил и поставил на стол три банки тушенки, плиточный чай, развернул чистую тряпицу, где оказались буханка хлеба и несколько кусков сахара. Засунув руку в вещмешок, выдержал паузу, улыбнулся как-то по детски и торжественно вынул сине-белую банку сгущенного молока:
- Оксе-е*!
- А то: вот так героев кормят на фронте. - Оживился и безногий солдат. – Маппый, убирай свою мертвечину, рыбу тащи, да не жмись. Уйбаан, чайник ставь!

Один из эвенков, поднявшись, нетвердой походкой вышел из избы. Русский солдат изменился в лице. С промелькнувшим в глазах страхом, посмотрел на сырое мясо на столе.
- Ой, не могу! - Рассмеялся Леша-якут. – Ну, ты, Леха, даешь! Не боись, это у них на Кенкеме олени дохнут, так они сюда втихушку везут, торгуют как свежатиной. Или обменивают на порох и свинец.
- Чего только не рассказывают в окопах, - сконфузился Захаров, - всякому поверишь.
- А ведь и бывает всяко, корефан. - Мрачно встрял в разговор огромный детина, уже вскрывая финским ножом банку тушенки. Алексей разглядел на пальцах рук у парня множество татуированных перстней.
- Заткнись, Хлыщ, ты лучше бутылку вытаскивай.
– Тяжелым взглядом окатил инвалид здоровяка.
- Да ты че, Ляксей, в натуре?.. – Попытался держать марку парень.
- Заткнись.
Вошел Маппый с двумя большими рыбинами, без суеты стал строгать снятым с пояса острым якутским ножом.
Безногий молодой инвалид как-то шустро, с помощью рук, перебрался с орона на табуретку у стола. На столе возникла бутылка спирта. Солдат Фёдоров, взяв финский нож за лезвие, тяжелой рукояткой отбил «по-окопному» опечатанное сургучом горлышко бутылки и, не отмеряя, стал разливать голубоватую жидкость по стаканам. Всех разморило от выпитого. Вроде как с виду и подобрели даже. Эвенки режутся с Хлыщом в карты: ставка щедрая – олень на бутылку спирта. Причем эвенки явно и не пытаются выиграть.
- Ну че, Уйбаан, твой винчестер метаем стирки*? – спрашивает Хлыщ.
Происходит короткий разговор между эвенками.
Маппый переводит:
- Кебись*, Хылысь, бентепька не даем. Как кормиться будем? Давай опторой олень играть. Хлыщ, разворачиваясь в сторону орона, где накрывшись шинелями лежат, приготовившись спать валетом два друга, показывает глазами на стоящие у печи щегольские сапоги, обмотанные снаружи для просушки портянками, спрашивает:
- Эй, воин, играем сапоги? У меня денег – немеряно. А то и рыжьё* имеется.
- Да я играть то не умею, - отчего-то смутился Алексей, - да и не охотник…
- Отъе..сь! – Коротко и лениво отвечает за друга безногий фронтовик, - давай, Леха спать. Ну их…
- Замётано, – смиренно соглашается Хлыщ, разливая спирт по стаканам, причем эвенкам больше, чем себе. – Будем играть опторой олешка.
А солдатам – что кусок хлеба съесть, что уснуть – много сил и времени прикладывать не надо. Уже проваливаясь в приятное томление, а может уже и во сне, спрашивает русский друг:
- А кто эта Зойка, там, на озере?
- Да девок у нас хватает. Завтра разберёмся…
Спят два Алексея. Якут, раскинув руки в стороны, русский – подложив по-детски ладони под щеку. Режется Хлыщ с звенками в карты. Все трое пьяные. Проиграли эвенки и олешек, и рыбу, и мясо. Даже неприкасаемый американский винчестер проиграли. Не на что больше играть.
Показывает Хлыщ пальцем на хромовые сапоги:
- Да мне на х… ваша дудорга не нужна, есть у меня своя «бентепька». Ставлю винчестер на сапоги. - И наливает Матвею с Иваном полные стаканы…

Проснулся по сумеречному якутскому рассвету безногий фронтовик – в окошко уже пытается пробиться белое солнце. Силится вспомнить, что вчера было. Вспомнил. Улыбка тронула лицо. Облокотился на правый локоть. Левой осторожно стал стягивать шинель с друга, как когда-то в детстве, одеяло. Вот открылось спокойное лицо. Расстегнутый воротник с чистым подворотничком, медаль «За отвагу», нашивка ранения…
…В районе солнечного сплетения, посреди бурого пятна, почему-то стоит вертикально рукоятка якутского ножа. Не сразу дошло увиденное до сознания молодого ветерана:
- Леха! А-а-а-а!.. Фашисты!.. Ы-ы-ы!
Спящий в одиночестве за столом Ион, на всю избу заскрипел зубами:
- Неместя-а-р, билятта-а-р!..

Прим:

*Дудорга – винтовка (уголов.)
*Кебись – выражение отказа (як).
*Кимий?.. Хая? Солдат дуо? – Кто?.. Солдат что ли? (Як)
*Кухлянка – одежда, пошитая из оленьих шкур.
*Метать стирки – играть в карты (уголов).
*Оксе-е! – возглас удивления (як).
*Орон – лежанка, кровать (як).
*Осуохай – якутский национальный хороводный танец с песнопениями.
*Рыжьё – золото (Уголов).
*Хотон – коровник (Як)