Дар речи

В знак большого уважения и преклонения  выбирали их в качестве наслежных князей и улусных кулуба (голова, глава). Искусство образной, художественной речи – это большой талант, дарованный человеку природой, именно такие редкие счастливцы становились сильными шаманами, олонхосутами-сказителями, предводителями своих улусов…  Как-то я писала, что дар владения образной речью помог якутскому писателю Алексею Кулаковскому победить абаасы, который в образе женщины-дэриэтиннньик явился к нему, когда он темной осенью ехал в лесу и потерял тропу. Она указала ему неверную дорогу к некоему балагану: мол, иди пока туда, поужинай лепешкой, а я тем временем найду корову и подойду.  Кулаковский, не распознав проделки абаасы, пришел к балагану, сел, подкинув дров,  перед огнем… и начал петь речитативом алгыс духу огня.   И вдруг огонь ярко вспыхнул, и из камелька выкатился сам дух огня – Бырдьа Бытык Хатан Тэмиэрийэ, тронутый проникновенной образной речью писателя. Он спас Кулаковского от неминуемой опасности быть съеденным женщиной-абаасы. 

В одном маленьком наслеге в конце девятнадцатого века жил один человек, также обладавший вышеперечисленными способностями: был скор на подъем, любил ездить туда-сюда, имел острый ум и, самое главное, живой, острый язык.  За эти таланты неоднократно избирался князьком своего наслега. Случилось так, что однажды эту местность облюбовал один дэриэтинньик-абаасы. Дэритинньиками, по верованиям наших предков, обычно становились люди, умершие какой-нибудь нехорошей смертью: самоубийцы, убитые в расцвете лет, не создав семьи, от плохих болезней и так далее -  или вовремя не погребенные.  Этот абаасы вначале поселился в хотоне наслежного князька.  Начал свои проделки с того, что ночью спускал с привязи коров и телят. Хозяева просыпались глубокой ночью от мычания и топота  домашнего скота.  Дальше - больше: абаасы начал закидывать навозом балаган. Испуганные хозяева вначале решили умилостивить его: специально для него ставили столик-сандалы с угощением.  Угощение исчезало таинственным образом, однако злой дух не унимался.  Дошло до того, что от животных он дошел до любимой дочери хозяев.  Та была девушкой на выданье и, как тогда было принято, спала одна в каморке-хаппахчы с берестяной дверью. Теперь по ночам домочадцев будили не топот коров в хотоне, а пронзительные крики и стоны девушки. Разгневанный князек врывался в хаппахчы, чтобы поймать дэриэтинньика, но тот не давался, а как бы издеваясь  над ним, заставлял мужчину хвататься за собственные запястья. 

Так продолжалось довольно длительное время, злой дух совершенно измучил хозяев дома, дочь из цветущей девушки превратилась в собственную тень. А однажды вечером, когда все уселись за ужином, абаасы снова закидал всю юрту навозом. Тогда взбешенный, вышедший из терпения хозяин дома, вскочив со своего места, схватил  большую лошадиную плетку и устремился в хотон, где начал в гневе налево-направо, без разбору  стегать воздух.  Абаасы также не остался в стороне и ответил мужчине тем же:  руку мужчины обожгло хлестким ударом камчи и несколько ударов пришлись прямо по лицу. Князек от боли закрыл глаза и, оскорбленный до самой души, начал громко проклинать, ругать незваного злого духа последними словами, крича, что ни один смертный никогда не касался его лица, мол, проклинаю тебя и так далее в таком же духе. Когда его страстный монолог закончился, в хотоне стояла звенящая тишина.  С тех пор абаасы, словно устыдившись своих проказ, затих. Весной, когда от тепла навозная обмазка хотона местами уже начала отваливаться, хозяин, проходя мимо него, заметил, что из одной щели торчит, развеваясь на ветру, лошадиная плетка.  Увидев это, князек облегченно вздохнул, поскольку сие означало одно: злой дух решил покинуть их дом. Не успел он выдохнуть, как плетка упала к его ногам, и с этого времени абаасы ушел безвозвратно. 

Через какое-то время по наслегу пошли слухи о том, что дэриэтинньик обосновался в нескольких верстах от дома князька в аласе одного зажиточного человека, у которого было стадо коров в 500 голов.  Новые хозяева заметили, что осенью, когда скот загонялся на зимовку в хотоны, их зимовку облюбовал огромный ворон.  Вещая птица садилась на крышу юрты и что-то говорила на своем птичьем языке. Хозяин несколько раз пытался застрелить его из ружья, но каждый раз промахивался.  В хотоне же с водворением в него скотины хозяева почувствовали присутствие невидимого злого духа. Так же, как и на прежнем месте, сама собой развязывалась привязанная на ночь скотина. Иногда даже днем на глазах у всех развязывалась только что крепко-накрепко привязанная веревка. Тогда кто-то из присутствующих начинал ругаться и тотчас получал по макушке упавшей жердью – тем самым дэриэтинньик дал понимать, что не потерпит никаких ругательств.  Кроме прочего, неспокойный дух мог закидать недовольных навозом, когда те выходили их хотона.  Поэтому скотники и доярки стали выходить из него, открывая двери задом. Запуганные донельзя,  хозяева тоже ставили для абаасы обильное угощенье на специальном столике и просили близлежащих соседей ночевать в их балагане.  Так, в страхе, кое-как перезимовали тяжелую зиму. Весной, когда обмазка хотона обвалилась, сквозь жердины иногда видели фигуру, похожую на человеческую. Летом, когда земля почернела, от угла хотона до амбара стал виден едва заметный след тропинки.  Тогда старший сын хозяев установил на этой тропе лук-самострел, который на следующий день оказался разряженным, но никаких изменений не произошло. Злой дух никуда не делся и продолжал вредить хозяевам.  Кто-то из стариков дал совет, что нужно зарядить лук травой темно-коричневого цвета вместо пули.  Так и сделали. Только после этого – к великому счастью этих людей – абаасы пропал.  Куда-то ушел, об этом история умалчивает. 

Но на этом история не заканчивается. К сожалению, эти две семьи, подвергшиеся нападкам злого духа, впоследствии пришли к упадку. Плохо кончили. Наслежный князек в конце жизни впал в детство и, так сказать, заблудился в трех соснах. Его закоченевший труп нашли осенью следующего года неподалеку от родного аласа и предали земле.  Видимо, он долго ходил в поисках дороги: подошва его торбазов  истончилась  и оторвалась.  Так нелепо оборвалась жизнь достойного человека. От его детей к тому времени остался в живых только один непутевый приемный сын, так что все стада и накопленные богатства достались ему. Однако  вскоре он все спустил, проиграв в карты.  Единственный оставшийся в живых сын другого богача во время коллективизации был раскулачен и отправлен в тюрьму.  Две его дочери умерли от болезней в молодости, не оставив  потомства. Отец же, выйдя из тюрьмы, не приехал в родные места, обосновался в другом месте. 

В тех же местах, где некогда жили эти семьи со своими тучными стадами, сейчас никто не живет,  люди же обходят их стороной, считая эти места проклятыми.