О Дальнем Востоке замолвите слово

«В ручном режиме приходится заниматься каждым проектом»

– По последнему прогнозу Минэкономразвития, рецессия продлится еще год. Как обстоят дела на Дальнем Востоке?

– Я уверен, что инвестиционный потенциал на Дальнем Востоке существует и он достаточно высокий. Там продолжается рост объемов промышленного производства. По итогам 2015 г. он составил около 3%, около 5% – индекс прироста инвестиций. Мы отдаем себе отчет, что работа по развитию Дальнего Востока только что началась. Два года – это большой срок, если говорить о требованиях к себе. И два года – это очень мало, если говорить о развитии огромного региона. Прошлый год мы прожили не зря: вступили в действие два серьезных закона о территориях опережающего развития (ТОР) и о свободном порте Владивосток. И там, и там появились резиденты. Есть достаточно большие цифры прогноза прироста инвестиций, но эту работу еще предстоит провести. Само собой ничего не происходит. Приходится в ручном режиме заниматься каждым проектом, каждым предприятием. И нам есть чем заниматься в 2016 г. Кризис, как любое турбулентное течение экономики, дает возможности и преимущества. Мы просто должны их использовать.

– Насколько российский Дальний Восток интересен западному инвестору? Проявляют ли интерес западные инвестфонды?

– Основной рынок сейчас в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР). Там сегодня живет 2/3 населения земного шара и рынки потребления макрорегиона показывают наибольший рост. Что касается капитала, в АТР его вполне достаточно. Мир сегодня глобален, поэтому кто и где выберет точку для инвестирования, зависит во многом от мировоззрения руководителей компаний. Мы предлагаем им свою новую площадку. Дальний Восток, вне всякого сомнения, интересен с точки зрения уникальных природных ресурсов, полезных ископаемых, и воды, и рыбы, и леса, и многого другого. Но чтобы раскрыть этот потенциал, государство должно поддерживать инвестиции. Ровно два года эта работа ведется на жестком конкурентном уровне. Перед тем как внедрять все наши инструменты поддержки, мы проанализировали весь окружающий опыт. У нас все показатели не хуже. Соответственно, мы и рассказываем всему миру, что появилась новая благоприятная для инвестиций территория. Может ли это иметь спрос на Западе? На мой взгляд, может. Ставим ли мы задачу иметь именно западных инвесторов? Нет. Нас вполне устраивают российские инвестиции, инвестиции стран АТР. Достаточно много нашего капитала разбросано по всему миру. И меня больше всего порадовало, что наши соотечественники, которые инвестировали деньги в другие страны, пришли и сказали: мы хотим вкладывать на Дальнем Востоке. Это хорошая тенденция.

– Транспортная доступность региона по-прежнему остается одной из главных проблем. Когда все-таки станет лучше и не так дорого добраться до Дальнего Востока из европейской и центральной частей России? Ведь, например, в США слетать сейчас дешевле, чем на Дальний Восток.

– Может быть, иногда, к большому сожалению, да. Хотя такой экзотики там, наверное, и не осталось. Но нужно понять: обеспечить доступность ко всем медвежьим углам мы не сможем просто физически. Перед нами 36% Российской Федерации, и на большей ее части нога человека ступает раз во много лет. Мы проведем туда сейчас рейсы и рельсы. Мы выявляем наиболее привлекательные туристические регионы и будем там развивать инфраструктуру. Номер один – Камчатка. Удивительный край. Поэтому сейчас это ТОР номер один туристического типа, там будут строиться взлетные полосы, реконструируется порт. Второй регион – Сахалин. Горнолыжный ТОР, быстрый проект, его планируется ввести за два года. И понятно, что если лететь вертолетом, то от цены шапка сваливается, а строительство грунтовых полос даже под легкую авиацию сократит затраты туристов и наши расходы в разы. Будем создавать такие узловые центры, которые помогут добираться до удаленных мест.

– А как у вас выстраиваются отношения с РЖД? Сильно ли изменилась ситуация при новом руководителе госмонополии?

– Новое руководство РЖД проявляет живую заинтересованность в совместной работе по развитию Дальнего Востока. В то же время честно сказать, что у нас на сегодняшний день существует общая программа развития, не могу. Мы эту работу только начинаем, на нее уйдет до полугода времени. Без них развитие Дальнего Востока не получится.

– Ведете ли вы переговоры с азиатскими инвесторами об их участии в агропроектах? Ведь когда говорим «Дальний Восток», то подразумеваем в основном логистику, рыбу. А как у региона с агропромышленным потенциалом? Ведете ли переговоры с китайцами или японцами?

– Переговоры есть. Но с иностранными инвестициями в агрокомплекс есть системный вопрос, не связанный с компаниями. Создание российско-китайского агропромышленного фонда – это системное решение. Минсельхозу нужно разобраться, на каких принципах мы допускаем в наш агропромышленный сектор иностранные инвестиции. Мы их пускаем на любых условиях? Вряд ли. На какой-то процент от пахотных земель региона? Скажите – на какой. Мы в аренду землю даем всем на общих принципах или устанавливаем рамки? Понятно, что о предоставлении в собственность речи быть не может. Какие требования мы предъявляем к качеству земель после ведения сельхозработ, какие формулируем пожелания по поводу агрокультуры? Это не работа Минвостокразвития. Это работа Минсельхоза. Мне когда-то приходилось работать в Минприроды и вести тему с федеральными месторождениями, которые мы относили к стратегическим. Нас сначала все ругали, говорили: вот враги, мешают частным инвестициям, не пускают иностранцев. Прошло месяца два, и все сказали: слава богу, наконец-то все стало ясно – как можно заходить, как нельзя. Все встало на места. То же самое нужно сделать в сельском хозяйстве. Надо точно и прозрачно прописать в законодательстве, определить интересы России. Тогда все встанет на места – губернаторы будут понимать, как работать с инвесторами, инвесторы будут понимать, какие пожелания можно высказывать. Пока этого не сделано. Я соответствующие поручения Минсельхозу дал, продукта пока нет.

«Мы почему-то постоянно боимся, что кто-то много заработает»

– Вы должны собрать 27 программ финансирования министерств, служб, госкомпаний, корпораций, чтобы профинансировать проекты на местах. Насколько сложно соединить интересы стольких ведомств?

– Не могу сказать, что это всегда просто. Иногда люди сами приходят с предложениями, иные говорят, что нет денег, и их приходится убеждать в двух-трех стадиях переговоров о необходимости изыскать необходимые средства.

– Нет ли у вас опасений, что низкая себестоимость местной продукции – рыбы, леса, морепродуктов – может привести к новой волне хищений в регионе? Как не допустить нерациональной потери госимущества?

– Не вижу здесь проблемы. Нас не должна беспокоить степень рентабельности каждой производственной цепочки. Наша задача – чтобы государственная собственность, в случае ее реализации, распространялась абсолютно публично и прозрачно. Нам удалось этого добиться в Минприроды, где в год мы продавали по 800–900 участков с месторождениями, сделав это абсолютно прозрачно. Мы почему-то постоянно боимся, что кто-то много заработает.

– Боязно другое – что украдут все на корню.

– А куда украдут? Вот мы на совещании задаем себе вопрос, и вам задам: может ли кто-то сжульничать, например, в рамках закона о гектаре на Дальнем Востоке? Может, понимаем это. И моя задача в том, чтобы не жульничали чиновники. Сейчас часто приходится сталкиваться с тем, что постоянно предлагается ввести то одно, то другое ограничение. Не надо вводить новых ограничений, ибо наши замечательные чиновники всегда смогут истолковать их на свой лад, жонглируя категориями разрешенного пользования, зарабатывать деньги. Из той же серии предложения коллективного строительства жилья. Вроде и страшно, что кто-то может обмануть и отдать участки поближе к инфраструктуре своим людям. Но в любом случае туда придет жизнь, строители, будут инвестированы деньги, экономика страны от этого не проиграет, даже если участки будут распределены таким образом. Мы часто пытаемся написать настолько стерильные законы, на которых никто не зарабатывает, но в чем тогда победа и смысл закона? Нужно не только убирать коррупцию и ее причины, упрощая законы, но и давать людям зарабатывать. Все боятся за лес, но нужно знать: там, где есть лесные дороги и инфраструктура, леса давно уже нет под корень.

– Это и пугает, что люди придут туда, где лес еще остался.

– С одной стороны, да, и я тоже знаю, как выглядит Приморский край. Но это тема эффективности местного лесного надзора, где как-то странно все поменялось местами. Но с другой – если люди берут на себя обязательства по восстановлению делянки, посадке новых деревьев, почему нет? Мы и новые площади леса введем в оборот и дадим заработать.

– На ваш взгляд, почему депутатский корпус настороженно отозвался после первого чтения законопроекта о гектаре?

– Не вижу этой настороженности. Отдельные вопросы были у Якутии, хотя мне сложно представить причины боязни потери земли регионом, лежащим в столь суровых природно-климатических условиях. Других вопросов не было. В борьбе за право предоставления людям земли я участвую не один год. И вот когда реализовывали поручение президента России о ликвидации категорийности земель, шуму было гораздо больше. Ну, есть люди, которые на этом деньги зарабатывают, создавая соответствующий информационный фон, в том числе в СМИ. Но считаю, если идешь правильной дорогой, надо идти, даже получая не самые лучшие отзывы.

– Думаете, к маю закон примут?

– Да, считаю, пройдет нормально. Меня сейчас больше интересует доработка всех деталей, и самая критичная вещь в законе о гектаре – информационный сервис: земля для людей благо есть, а вот без него, портала, который должен отражать состояние и земельного фонда, и учет участков, не заработает ничего. После запуска закона о гектаре у нас возникает масса неоформленных переходов права собственности на землю, мы закладываем время на их переход, но все равно весь процесс обязательно должен пройти гладко. А это большая и сложная работа.

«Сейчас алмазы как булыжники продаем»

– Ранее обсуждалась идея создания на Дальнем Востоке алмазной биржи. Велись ли переговоры на этот счет с иностранными инвесторами, проявляют ли они интерес? Видите ли вы ее конкурентом, например, биржу в Антверпене?

– Конкурировать может кто угодно и с кем угодно. Когда мы говорим о сложившейся системе отношений в мире, то разговор о том, что новая площадка немедленно начнет конкурировать с площадками, которые работают многие десятилетия, странен. Но спрос на такую площадку есть. Китай сейчас второй потребитель бриллиантов в мире. Япония – крупный потребитель. США тоже можно отнести к АТР. Рынок очень большой. Мы должны попробовать эту площадку. Мы сейчас продаем неограненные алмазы, а там еще две степени передела: огранка и ювелирное украшение. А мы их просто как булыжники продаем и даже на продаже теряем. Надо двигаться в сторону повышения добавленной стоимости. Революций не будет. Мы не планируем, что сейчас вывесим во Владивостоке флаг и скажем: покупать алмазы у «Алросы» будете только здесь. Таких планов нет, но надо потрогать эту площадку, начать разговоры с традиционными покупателями из Китая: а не будет ли им удобно ездить не в Антверпен, а во Владивосток. Такие разговоры ведутся. Реакция положительная.

– Потребуются ли какие-то изменения в законодательстве?

– Нет, законодательно там ничего не требуется.

– А где кадры брать? Таких специалистов на весь мир готовят три-четыре вуза.

– Вы правы. Кадры надо подбирать. И я не вижу ничего страшного, если мы пригласим кого-то из существующих брокеров. Они не шурупами к Антверпену прикручены, по большей части они граждане совсем других стран.

– Нет ли идеи создания образовательной площадки? Ведь если мы хотим делать огранку в России, нужны свои мастера.

– Это совершенно логично. Но это даже не второй, а третий шаг. Для начала нужна площадка, нужно приучить людей, создать рынок, добиться того, чтобы к нам приезжали. А потом надо посмотреть вопросы огранки. Когда мы только слово «огранка» произнесли, реакция была очень нервная. Как-то сразу сказали, что нельзя, что не сможем. Почему не сможем – я так до конца и не понял. Это не очень красиво звучит, но по стоимости рабочей силы сейчас никаких преимуществ у наших соседей не осталось. У нас всегда были замечательные мастера и художники. Поэтому нет никаких сомнений, что мы справимся. Просто нужно начинать. Все почему-то решили, что мы сейчас будем командовать в «Алросе», отдавать с убытком сырье для огранки на российских предприятиях. Мы не будем. Получение средств от второго передела алмазов – это не задача «Алросы», это задача государства. Поэтому если мы хотим, чтобы огранка была в России, то нужно правительству создавать преференции для российской ограночной промышленности.

– Какие преференции могут быть?

– Когда создадим, тогда расскажем. Набор преференций известен: как правило, это административные режимы, фискальные и, возможно, предоставление финансовых ресурсов. У нас сейчас большая проблема регулирования оборота алмазов и драгоценных металлов. Для создания биржи мы обойдемся без большого изменения законов. Но если мы хотим дальше развивать огранку и ювелирку, то придется посмотреть, какие у нас требования к перевозке, к хранению драгметаллов и камней. Регулирование в этой части достаточно громоздкое.

– Когда может быть создана биржа, начато развитие ограночных производств?

– Площадку мы точно откроем и протестируем в 2016 г. Планы – это одно, но надо еще в реальности убедиться, что это выполнимо. Что касается изменений законодательства, мы постараемся проанализировать, что можно сделать. Но тут нужно выделить приоритеты. Сегодня у «Алросы» есть свой наблюдательный совет, его возглавляет министр финансов Антон Силуанов, есть люди, которые отвечают за эту отрасль. Для меня наиболее важным в этом году является запуск ТОРов, реализация инвестпроектов с государственной поддержкой – как бюджетной, так и через Фонд развития Дальнего Востока, ну и развертывание деятельности свободного порта. Кроме этого мы будем заниматься и вопросами, связанными с алмазными площадками, и лесом, и рыбой. Но приоритет номер один – это эффективность инструментов развития.

– Разрешение гражданам самостоятельно мыть золото тоже ваша инициатива?

– Нет, но я активно ее поддерживаю. Людям нужно давать возможность заработать, особенно там, где промышленный промысел уже невозможен, т. е. не может ничего принести бюджету. И чем больше будет таких возможностей, тем лучше. Вот что такое техногенная россыпь? К ней уже никто никогда не вернется, там, где драга прошла, тема закрыта. Но почему на Аляске из этого смогли сделать шоу, а мы чего-то боимся? Почему туда нельзя людей пустить? Аргумент, что золото станут красть у золотодобытчиков, даже не смешон. А что если у любого другого человека деньги есть и их украдут? Ну, так давайте все станем нищими, чтобы нечего было красть.

«Приходится принимать хирургические решения»

– На Дальнем Востоке всегда существовала некая оторванность местной власти от центра, была своя жизнь, свои правила. Какова сейчас ситуация с властями на местах?

– Неплохо, конечно, когда ментальность «вы там далеко, мы сами без вас тут разберемся» присутствует, но мне пока еще прямо ее никто не формулировал. Мне кажется, что руководители регионов настроены на улучшение жизни в них. Степень эффективности разная. К концу 2016 г. постараемся составить рейтинг, как люди работают, чтобы все стало совсем прозрачно. Но проблемы бывают связаны не только с властями субъекта, но и с региональными представительствами органов госвласти на местах. Иногда приходится сталкиваться с примерами странной, мягко говоря, работы. И тут, честно скажу, сильно помогает вторая составляющая моей должности – полпреда президента. Потому что достаточно часто приходится принимать хирургические решения.

– Какого рода?

– Увольнять людей. Я считаю, что, если человек мешает развитию страны, его нужно просто убирать с должности. Не ждать, пока он начнет брать взятки, преступать закон, потом сажать его в тюрьму и содержать еще за госсчет. Точно есть люди, которые готовы нормально работать на благо страны. Их и нужно привлекать на госслужбу, они квалифицированные, неравнодушные.

– Насколько часто приходится производить такие хирургические вмешательства?

– По-разному. В месяц два-три раза, наверное. Иногда знаете, как странно слышать на совещаниях крайне противоположные мнения, в том числе и в пользу разных интересов. Исправлять ситуацию приходится онлайн, иногда ограничиваюсь звонком руководителю соответствующего исполнительного органа власти. Вот недавно два человека вылетели с криком «Поберегись!» из одного такого органа.

– Можете сказать, кто это?

В ответ Трутнев улыбнулся.