«Полевой брадобрей», не изменивший самому себе

Его, заслуженного врача России Якутии, отличника здравоохранения СССР и РС (Я), не раз уговаривали засесть за хронику собственной жизни — из этого могло бы получиться хорошее пособие по истории здравоохранения Якутии. Ведь шесть десятилетий его медицинского стажа, протянувшиеся из века в век, вобрали в себя столько удивительных событий, что в иные нынче просто трудно поверить: неужели такое могло быть? Радуюсь, что кое-что из его рассказов в свое время мне удалось записать.

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ МОРЯК

— Девятнадцатилетним пацаном в 1952 году я закончил фельдшерско-­акушерскую школу в Балашове, это в моей родной Саратовской области. Сначала хотели нас отправить в Одессу, в торговый морской флот. Мы уже и наколки сделали соответствующие — якоря. А потом сказали: вот вам четыре региона — Камчатка, Сахалин, Якутия, еще ­что-то было… Выбирайте!

Ничего себе рокировочка: где Одесса и где Якутия… Но выпускников тогда никто не спрашивал, хотят они ехать или нет. Отправляли туда, где были больше нужны. Вот так я оказался на севере.

…Прилетели с коллегой в Верхоянск, который насчитывал тогда тысячи две жителей, на военном грузовом самолете ЛИ‑2 — «Дугласом» его называли… На взлетной площадке нас встречает фельдшер на больничной телеге. Метров через восемьсот от аэропорта улочки пошли: юрты, дома без крыш, на земляных накатах трава-­лебеда…

Спрашиваем фельдшера: а до города еще сколько? Он отвечает: а мы по его центральной улице едем! Это была улица Бабушкина.
«А райздрав далеко?» — «Да вот подъезжаем!».

Смотрим, стоит избушка на курьих ножках, все та же трава на крыше, и на крыльце сидит приехавший чуть раньше нас Кирилл Степанович Шелепенкин, впоследствии ставший известным организатором здравоохранения республики. Не знает, с чего начать…

Нам, пацанам, по девятнадцать лет. Правда, я умел уже многое: всегда хорошо учился. И всегда любил медицину.

ПАРТИЯ СКАЗАЛА: «НАДО!»

— Вы поверите, шесть лет как один день пролетели: на оленях, лошадях, по тайге… Миллиарды мошки, комаров. Утром просыпаешься дома, а где вечером заснешь, не знаешь. И когда жену увидишь, отправляясь на вызов в отдаленное стойбище, тоже не загадываешь. Потому что задержаться можешь и на неделю, и на месяц…

Но зато трахому наш Верхоянский район тогда ликвидировал первым в республике. Трахомные зерна выдавливали из век такой специальной палочкой со сплющенным концом. Потом синтомициновую эмульсию закапываешь, самая ходовая тогда была. На кушетки человек десять, бывало, сразу уложишь…

И с туберкулезом, кстати, мы справились тогда относительно быстро. Потому, наверное, что была создана стройная, почти военная, система борьбы с ним. Был комплексный план, где все было четко разложено: сколько заготовить лосятины и оленины для больных, чтобы иммунитет поднимать. Сколько сделать кумыса…

Но самое главное в том, что даже тогда, после вой­ны, в годы всеобщей разрухи, такие планы всегда подкреплялись деньгами. Каждый больной обеспечивался лекарствами. Медсестра ходила по домам и проверяла: принимает ли? И у каждого больного своя собственная плевательница — баночка с крышечкой — в кармане была. И все тогдашние больные четко знали, почему мокроту сплевывать они должны только туда…

«ПРИСТРЕЛЮ ПОДЛЕЦА!»

— На территории Верхоянского района был «Дальстрой» — спецучреждение ведомства Берии. Лагеря, лагеря, лагеря… Тысячи заключенных, на чьих костях в том числе поднималась промышленность края.

В 1953 году умер Сталин. А в 1954‑м, когда расстреляли Берию, ликвидировали и «Дальстрой». Центр района перевели из Верхоянья в Батагай, где признаков цивилизации было несравненно больше. Старая районная больница на 25 коек не шла ни в какое сравнение с эге-хайской, рассчитанной на 150 мест и сработанной зэками, как говорится, на века…

К гражданской жизни постепеннопереходили и бывшие сотрудники бывшей «империи» НКВД. Правда, методы руководства у многих еще долго оставались весьма своеобразными.

Бывшего майора «Дальстроя» Петра Михайловича Фролова — кстати, замечательный человек оказался! — избрали председателем райисполкома. И вот ­как-то в Силинняхе вспыхнула эпидемия кори. Дети мрут, старики мрут. Никто там никогда этим не болел, а тут, видно, ­кто-то из приезжих завез. Меня, вызывного фельдшера, срочно отправляют на вызов: бери все необходимое и езжай!

А как ехать, когда ни одна машина в ту сторону не идет? И санитарных вертолетов нет и в помине.

И вот я стою на дороге: декабрь, мороз под минус шестьдесят. День стою, два дежурю. Промерз в своем тулупе до костей. Махнул рукой, возвращаюсь в райздрав.

Вдруг по коридору идет Фролов: «А ты почему здесь? Ну-ка зайди!»

Захожу к нему в кабинет, а у него на столе пистолет лежит. И сам в военной форме — никак к костюму привыкнуть не мог. И вот берет он этот пистолет этак легонечко за рукоятку, очень живописно помахивает им у меня перед носом и мне — отборным дальстроевским матом: «Если ты, подлец, сегодня же не уедешь, я тебя пристрелю!»

Не из дула выскочила пуля. Поверьте, пулей из кабинета вылетел я! Не помню, где нашел машину, но только в тот же день уже трясся по дороге на Силиннях, где, к слову, пробыть пришлось целых два месяца, переходя из тордоха в тордох…

Прыгаю с ухаба на ухаб, а перед глазами все эта черная дырочка маячит…

И ведь понимаю, что не пристрелил бы, но урок его запомнил на всю жизнь: не больной для меня, а я для больного! Честное слово, когда смотрю сегодня на иного врача, искренне жалею, что не нашлось на него в свое время вот такого майора Фролова. И пусть современные педагоги от медицины меня раскритикуют, но это действительно школа жизни была!

СПАСИБО РЕПРЕССИЯМ…

— Фельдшер в переводе с немецкого значит «полевой цирюльник», то есть, брадобрей. Когда я узнал об этом, мне захотелось срочно поменять профессию. Решил, вернусь в свой родной Балашов, выучусь на машиниста тепловоза. По тем временам, это было так же престижно, как сегодня экономист или юрист.

А тут в Якутске открывается медицинский факультет. И комсомольцы — а в Верхоянье я уже был членом бюро райкома ВЛКСМ и депутатом горсовета, энергия из меня всю жизнь так и прет — мою судьбу решили за меня: «Вася, иди учись!» Вот так, слава Богу, я и не успел изменить самому себе.

…Факультет наш в то время явлением был удивительным. Т­олько-­только народился, а силы были невероятные! Профессура в институте подобралась сильнейшая… Дмитрий Михайлович Крылов — первый декан медицинского факультета. Крупный хирург-­фтизиатр, с нуля создавший факультет и сумевший остаться со студентами на равных. Нянчился с нами как с детьми.

Шахов Семен Дмитриевич, попавший под репрессии, когда Лысенко громил генетиков. Многие из них тогда лишились работы, многие были сосланы. Так Шахов и оказался в Якутске — заведовал кафедрой гистологии и эмбриологии.

Это был наикрупнейший ученый, а, кроме того, еще и замечательный учитель, который и мысль своих учеников сумел подтолкнуть в верном направлении. Споря с постулатами псевдомичуринца Лысенко, он говорил так: «От курицы — курица, от льва — лев». Сейчас это всем кажется очевидным. Тогда же за утверждение, что генетика — это все, Шахов едва не лишился карьеры…

То, что происходило в те годы в стране, чудовищно. Однако, как ни странно, во многом благодаря этим репрессиям, благодаря тому, что на Север нескончаемым потоком следовал в ссылку цвет отечественной интеллигенции, образование, да и наука республики получили мощный импульс… Вот так все и перепутано в истории нашей страны: черное и белое — рядом!

Мы боготворили своих учителей — профессора Владимира Сергеевича Семенова, он наш, местный. Его ученика Бориса Ильича Альперовича. Гусельникову Марию Ивановну, преподававшую микробиологию. Сильнейшего терапевта Родиона Алексеевича Петрова, который рано умер… На факультете работали настоящие земские врачи. Они и воспитали в нас трепетное отношение к делу. Наверное, именно оно не позволяет принимать душой то, что зачастую происходит в медицине сейчас.

Мы из второго поколения студентов медфака. Встречаясь время от времени с однокурсниками, вижу: какими бескорыстными они были тогда, такими и остались. Время это, что ли, послевоенное, жизнь наша тяжелая, сплотившая страну, так отшлифовала характер?

Но разве только благодаря этому к врачу должно приходить понимание, что покинуть больного в тяжелый момент не-воз-мож-но? Что возле его постели сидеть нужно, сколько надо, не поглядывая на часы? Неужели только это и учит понимать горе больного? Настоящий врач должен уметь сопереживать страданиям человека…

«МНЕ ВСЕГДА ХОТЕЛОСЬ ЗАГЛЯНУТЬ В ЗАВТРА…»

Василий Алексеевич был человеком поистине неуемной энергии. Жизнь рядом с ним бурлила, потому что он то и дело фонтанировал идеями, которые с успехом же и воплощал. И стоит ли удивляться, что именно его обычно направляли туда, где на данный момент трудней всего?

В его жизни были Ленская центральная бассейновая больница, бассейновая санэпидстанция, Республиканский дом ребенка и пр. А сколько он успел, работая в Первом детском объединении Якутского горздрава, где всего за несколько лет были построены детская больница, реконструировано под поликлинику здание института Межколхозстроя, капитально отремонтирована городская детская молочная кухня и пр.

Любимым детищем его был и Якутский кожно-­венерологический диспансер, который Алферьев возглавлял почти 28 лет. Диспансер, который всегда разворачивал его мысли исключительно в будущее. Вот почему, оказываясь время от времени по делам в его владениях, всякий раз ты обнаруживал ­что-то новое: то только что открытую лабораторию полимеразной цепной реакции. А то и журчащий фонтан во дворе — подарок больным ко Дню города…

«Вот, купили ПУВО-аппарат для лечения псориаза, открыли лабораторию ПЦР. Мне всегда хотелось ­чего-то нового, хотелось заглянуть немного дальше нынешнего дня… Сегодня многие рвутся во власть. Но не представляют себе, какой это тяжелейший труд и высочайшая ответственность — быть главным врачом», — рассказывал Василий Алексеевич в одну из последних наших встреч. И радовался, что вензаболевания пошли на спад: «Значит, меньше работы и нашему оперативному отделу, который, как и в прежние годы, колесит по всему городу, разыскивая больных и убеждая лечиться».

…Как разрозненными ручейками наливаются полноводные реки, так из отдельных человеческих судеб складывается история страны, история нашей республики. Ее не вычеркнуть и не переписать. Она сама скажет все, что нужно. А ты, если захочешь, услышишь. Главное — успеть спросить…