Священник о Якутске, Пражской весне и педофилии

О центре имени Боско

— Многие комментируют работу центра Боско так: здесь растят будущих католиков. Насколько якутяне близки к истине?

— Если бы это было так, то мы очень не успешная организация, потому что один процент посетителей центра действует именно таким путем, как говорят люди. Каждый месяц я сталкиваюсь в магазинах, офисах, министерствах с людьми, которые, когда речь заходит о католической церкви восклицают: “О, а я там ребенком играл в футбол, настольный теннис”. В 90-е в центре работало несколько кружков, с детьми занимались 5–6 добровольцев. Мы сами не знаем, сколько школьников Якутска побывали у нас. Ведь тогда никто не создавал базу данных.

Сейчас кружки везде, они платные и бесплатные. Поэтому мы ищем другие направления работы с детьми. Наблюдая за детьми, родителями, общаясь с ними, мы поняли, что дети в наше время лишены возможности поиграть, поразмыслить над пережитым за день. Мы, взрослые, превратили их в специальных работников, у которых день полностью расписан. Поэтому центр Боско предлагает школьникам с согласия родителей провести здесь свое время в свободной форме. За много лет программа отлажена. Дети сначала устраивают перекус, после которого убирают за собой посуду, потому что у нас нет в штате уборщиц и посудомоек. Затем либо участвуют в мастер-классах, либо просто играют. Мы можем, если позволяет погода, выбраться с ними в походы на реку Лену, пешие прогулки в парк, на сопки, посетить игровые центры. И мы гарантируем родителям, что вопросы веры решаются в церкви, а здесь мы решаем вопросы общего воспитания.

У нас есть воскресная школа, которую получилось организовать недавно. Ее посещают дети наших прихожан. Все остальные дети играют, учат английский язык. Мы с ними не говорим о боге, потому что, если ребенок придет домой и перекрестится или споет религиозную песню, то, знаем, родители его не пустят больше в центр. Поэтому, когда настоятели на родине спрашивают нас, чем мы тут занимаемся, мы отвечаем: стараемся заработать доверие людей. Потому что предрассудков очень много.

— Чем отличается западный родитель от нашего местного?

— Надо сказать, что в Словакии и Италии я в основном работал с детьми из верующих семей. Здесь, наоборот, детей прихожан пять процентов, остальные — невоцерковленные. Мне кажется, самая большая разница в функциональности и дисфункциональности семьи. В Европе разведенных семей — 50–60%, здесь — 80%. Здесь много родителей, которые тянут воспитание ребенка в одиночку. В таких семьях не хватает примера мужчины: отца, дяди, брата. Мы понимаем, что могли бы помочь, но там так много ран, непониманий, предрассудков, что очень трудно сквозь эти стены добраться и дать то, в чем эти дети реально нуждаются.

Из позитивного отмечу, что здесь дети талантливые. Это бросается в глаза. А еще радует, что дети вообще есть. Потому что в Европе семей, заводящих детей, все меньше, и в основном семьи верующих в этом плане остаются островом позитивной девиации.

— Понимаю, что этот вопрос прозвучит так, как если бы меня спросили: что скажете, умерла журналистика, жива одна пропаганда. Но все же, как считаете, существует ли проблема, которую описывают в прессе, на основе которой снимают фильмы о совращении настоятелями католических церквей детей?

— Конечно, тема болезненная. Могу сказать, что, слава богу, лично никого из коллег не знаю, которого бы могла касаться эта проблема. Не скажу точное количество священников, с которыми общался на протяжении своего служения, но их тысяча. Но это не значит, что проблема не существует. Если бы и был один-единственный такой случай, это отвратительно. Это большая проблема, которая разрушает доверие к священнику в целом. Те, кто приходит в церковь, думают о священнослужителях, как о людях, которые помогут добраться ближе к богу, а тут такое.

Надо сказать, что Ватикан еще не принимал столько мер в решении проблемы, сколько было сделано за последние 10 лет. Понятно, что поздно, много времени ушло, много лет проблема замалчивалась. Причина этого тоже ясна: в 80–90-х годах никто не говорил на эту тему открыто, потому что была такая среда. Это как сегодня не принято говорить публично о насилии против женщин.

Есть разовые случаи, когда священников клеветали. Австралийский кардинал Джордж Пелл оправдан по делу о педофилии и восстановлен в должности в Святом престоле.

О Якутске и властях

— Давайте вернемся к Якутску. Какие положительные изменения вы замечаете после вашего переезда сюда в 2014 году?

— Мое мнение будет очень субъективным, потому что многого не знал, а со временем человек ныряет все глубже. Замечаю, что в последние годы начали строить и ремонтировать дороги. К сожалению, только в центре. Но хотя бы так. Когда есть дороги, улучшается атмосфера в городе.

Я поражен стойкостью людей. Когда я приехал сюда, курс евро к рублю был 35. Как люди выживают и при этом помогают другим, удивляет. Низкий им поклон. СМИ, которые оповещают нас каждый день о разных негативных фактах, мало пишут об этом, но мы имели возможность во время пандемии наблюдать взаимопомощь между верующими и неверующими людьми. Мы и сами получали помощь деньгами, продуктами, которые развезли многодетным и малоимущим семьям.

По моим наблюдениям, здесь много целеустремленной молодежи, стремящейся за мечтой. К сожалению, многие уезжают или остаются там, где учились. Наверное, пока нет механизма, который помогал бы им вернуться на родину. Но радует, что есть молодые люди, горящие идеей.

— А ухудшения?

— Отвечу «философски». Это куча упущенных возможностей. Из-за особых условий на строительство дорог, например, дается три месяца. И можно было с сентября до мая подготовиться к этому моменту. А это время сейчас используется, по-моему, не совсем эффективно. В Алдане, например, наши коллеги видели, как на стройке бетон клали в ноябре. Возможно, скажут, что новые технологии позволяют это делать в морозы. Но будет ли это сделано качественно? А если придется работу переделывать, то ее стоимость выйдет в три раза дороже.

— Вы говорили, что в республике не развит институт взаимодействия религиозных объединений и власти. В этом направлении есть изменения?

— Изменилось в лучшую сторону. Мне кажется, этому способствовали два фактора. Первый связан с перераспределением компетенций министерств и разных институтов. Мы попали под кураторство министерства внешних связей республики. Там, на мой взгляд, сложилась рабочая команда, с которой установлен постоянный контакт. Не скажу, что до этого все было плохо, но сейчас гораздо лучше.

Второй фактор связан с человеческим. Когда есть отклик, человек подключается. Здесь так же.

— Интересна тема финансирования вашей деятельности. Вы получаете деньги от вашего главного центра?

— На самом деле доходы получаем только в виде добровольных пожертвований. Пожертвование оставляют прихожане, родители, люди, посещающие встречи анонимных алкоголиков. Помимо этого, направляют деньги наши родственники, друзья, одноклассники, среди которых довольно много успешных предпринимателей. Все пожертвования в валюте мы ежегодно показываем министерству юстиции. Так комфортнее и нам — лишнее подтверждение того, что мы ведем деятельность в рамках закона.

У нас нет в штате ни завхоза, ни уборщиц, ни вахтеров. Мы все делаем сами и экономим на годовой зарплате персонала сотни тысяч рублей. Так что ответ на вопрос, получаем ли мы деньги из Ватикана, — точно нет.

О свободе

— Читала много материалов о Пражской весне. Как считаете, тогда перемены в стране произошли, потому что народ созрел или же он никогда не расставался с мыслью избавиться от засилия коммунистической идеологии?

— В Чехословакии коммунисты пришли к власти в 1948 году с помощью милиции. Таким образом, к 1968 году, за 20 лет у народа более-менее, как говорится, накипело. Не то, чтобы я готовился специально к этому вопросу, но люди тогда начали понимать, что у компартии нет способности управлять страной, а есть желание удержать власть в своих руках с помощью милиции, стукачества, всего того, что мы знаем из того времени.

Мне кажется, есть разница между чешскими и словацкими диссидентами. Одни были из числа интеллигентов, другие — верующих. Когда в августе 1968 года братские войска прибыли нас то ли освобождать, то ли держать в неволе, люди поняли, что им не будет легко. Диссидентское движение стало активным, дало личности, вокруг которых собирались люди. В Словакии такими стали верующие миряне и некоторые священники. В течение 40 лет они не переставали служить богу и церкви, и, когда в 1989 году случилась бархатная революция, они все разом вышли из подполья.

— Вашему отцу пришлось распрощаться с педагогической карьерой из-за отказа воспитывать детей в духе марксизма-ленинизма. В итоге он проработал всю жизнь в «Водоканале». Много ли людей было готово идти на такие жертвы?

— Люди искали пути, хотели быть верующими. Священники ездили в другие города, если видели, что нужна помощь, крестили там людей. Мы сейчас говорим об активной гражданской позиции, тогда у нас была активная верующая позиция. Даже несмотря на постоянную слежку со стороны гбшников, люди совершали паломничества. Их потом преследовали на работе, увольняли, а их детям отказывали в поступлении в университет.

— Как считаете, последние события в нашей стране могут привести к переменам?

— Я сразу понял, что разговор идет к этому. Умный подход, замечу, потому что только из истории можем понять, что и как работает. Если не будем оглядываться на историю, то можем повторить много ошибок.

Скажу так: люди часто приходят в церковь в поиске свободы. Они ее ищут не только здесь, но и в путешествиях, общении в интернете и соцсетях. Это говорит о том, что какая бы система ни установилась, она не может подавить внутреннюю свободу. Об этом нам говорит пример людей, которые были здесь, в лагерях ГУЛАГа на Колыме. Да, согласен, мы не знаем, сколько из миллионов людей, которые просыпались по утрам с замерзшими волосами, сыпали проклятия на судьбу, на бога и на все вокруг. Но имеем свидетельства о тех, которые, как бывший узник концлагеря Виктор Франкл, несмотря на то, что работали в худших условиях по 16–18 часов каждый день или отправлялись за хлебом в пургу за пять километров, жили внутренней свободой. Нам сложно понять, как можно не потерять себя, сохранять веру и стойкость, когда отняты 10–25 самых лучших лет жизни. Я был недавно в Магадане. Изучил историю группы (ее сейчас нет), которая проходила реабилитацию в церковной общине. Люди раз в месяц собирались и рассказывали о пережитом. Почти каждый из них умирал со словами: я прощаю, это была неплохая жизнь. Нам трудно это понять. Но это говорит о том, что личную свободу никто не может отнять. Меня чрезвычайно вдохновил пример этих людей. Это во-первых. Во-вторых, я осознал, что мы не поняли ничего из истории.

Мне больно, что здесь в деревнях ставят памятники Сталину. Так происходит, наверное, потому, что мы не созрели для того, чтобы изучить историю комплексно. Каждый из нее выдергивает то, что хочет видеть. Есть те, кто видит одни страдания. Другие считают, что Сталин поставил страну на ноги после войны, и за это готовы ему простить лагеря и ставить памятники. Понимаю этих людей, потому что это были голодные 50-е годы. И понимаю, что изучить историю объективно не получится в отсутствие ученых, отстраненных от идеологии, и пока она переписывается победителями.

О прихожанах

— Вы упомянули о прихожанах. Они чаще обращаются с вопросами о внутреннем или внешнем мире?

— Люди обращаются в поиске себя, их волнуют семейные проблемы, вопросы воспитания. Очень много 45–50-летних, разочаровавшихся в жизни, потерянных. Они попробовали поверить в новый мир, который наступил в 90-х: коммунизм рухнул, начали развиваться другие институты. Настали 2000-е, все падает обратно. Разочарование пришло очень быстро. Вот почему, говорю без осуждения, новоапостольцам пришлось продавать здесь здание церкви. Интерес к вере ушел, потому что вера — это, прежде всего, дар и внутренняя работа. Да, в 90-е годы у нас была больше гуманитарная миссия, потому что это было требованием времени. Сейчас нас занимают вопросы воспитания и внутреннего мира. Мы не можем помочь излечиться от болезней, повысить зарплату, но люди видят в нас тех, кто может помочь в поиске себя.

— Стало ли больше людей, которые ходят к вам исповедоваться, советоваться, с того времени, когда вы начали здесь служить?

— Не знаю, стало ли их больше или меньше. Мы не можем придумать крутую программу и сказать: сейчас эффективность повысится на 50–80%. Мы можем делать только то, что делаем, потому что имеем дело с господом, а он сам дарит веру. Мы действуем как настоятели, воспитатели, советники, наставники, друзья. А когда кто-то созреет, то он обратится к вере. Самое важное, чтобы наша церковная жизнь и жизнь тех, которые в поиске, не проходили мимо, чтобы они иногда пересекались в некоторых моментах. Только тогда мы можем исполнить свою миссию, которая в том, чтобы разделять условия жизни, свидетельствовать свой христианский подход к жизни, а если кому-то интересно, то он своими вопросами доберется и к вере в Иисуса Христа. А когда он это сделает, мы разделяем с ним этот духовный путь.

— Как часто в вашем приходе проходит венчание?

— Один или два раза в год. В разговоре с новобрачными мы понимаем, из каких целей они планируют совершить обряд. Если они желают запечатлеть момент только из-за красивого здания, органной музыки и цветов, то отказываем. Но если у них есть желание, чтобы господь благословил их в знаменательный день, то почему нет. Господь благословляет всех, но таинство, то есть венчание, только для крещеных.

О семье

— Была в Праге, пробовала разные сыры. Здесь таких нет, и теперь знаю, что хотя бы одной радости в жизни вы лишены. От чего еще вам пришлось отказаться?

— В эти дни нас поздравляют с днем рождения основателя ордена салезианцев дона Боско. И я подумал, если бы не было дона Боско, не было нашей миссии, вряд ли я приехал в Якутию, где познакомился с многими добрыми и интересными людьми. Да, это не ответ на ваш вопрос. Но это более широко говорит про тот момент, что, наверное, господь дал способность мне приспособиться быстро к новым условиям. Честно скажу, вопрос такого или другого сыра чаще слышу от местных людей, которые страдают от того, что лишились привычного вкуса.

Служение вдали от родины в отсутствие привычных традиций, родной речи приносит мне больше удовольствия. К этому стоит добавить, что мир сегодня — это реально глобальная деревня. Я каждый день могу созваниваться с родителями по вотсапу. Расстояния не мешают нам следовать еженедельному ритуалу, когда мы подключаемся к скайпу, чтобы поговорить подольше. Сейчас в Словакии закрыты все границы, наступает третий локдаун. Мой брат решил отпраздновать свое 30-летие дистанционно. Он заказывает всем родным пиццу и про меня тоже не забыл. Мы здесь искали оператора доставки, который бы принял заказ на английском, а мне остается завершить финальный этап и принять 15 пицц для детей в центр Боско от моего брата. Я остался в шоке, что такое возможно: мой брат из Словакии заказывает пиццу в Якутске. Мир реально большая деревня, и это не лозунг.

У нас большая семья, о которой бы здесь сказали «многодетная». Я самый старший, у меня по трое братьев и сестер. Родителей зовут Мариан и Мария, и у нас, у всех детей, имена на «М». Наши родители с первых дней знакомства, семейной жизни почитали Марию — Богородицу и передали это нам, детям. Хоть и был коммунизм, но мы росли в атмосфере веры, ходили в подпольную церковь, конечно, тогда не понимали этого.

У родителей педагогическое образование. Сестры выбрали профессию учителя, братья работают в строительстве, издательстве, занимаются торговлей. У всех семьи. Все живут в Трнаве и в его пригородах. Благодаря нашим родителям у нас сильная взаимосвязь друг с другом, и новые члены семьи дополняют эту дружескую атмосферу.

— Перед вашим приходом ставят задачу добиться какого-то количества прихожан?

— Годовых целей нет. Мы сами себе ставим цели, но они измеряются не количеством, они определяются методом, подходом. Мы можем посчитать, сколько предложений сделали, но не сколько людей откликнулось на них. Успешность не в количестве крещений и числе прихожан на мессе. Люди могут годами посещать церковь, но так и не примут таинство. Девушка, которая приходила в центр Боско, когда ей было 12 лет, крестилась в 31 год.

У нас нет права и возможности привлекать, заманивать людей в церковное сообщество. Мы делаем свою работу и показываем духовный путь своим примером. Насколько этот пример будет интересным, столько и поступит вопросов. Но мы не имеем право дать им ответ на вопрос, который они нам не задают.