В дни болезни. Лена

9 марта моей дорогой подруге Елене Сергеевне Барковой исполнилось бы 73 года. Мы - одногодки, дети войны. Лена ушла из жизни два года назад после двух с половиной лет безуспешной борьбы с раком.  Говорят, в наше время каждый доживает до своего рака. Эта фраза уже ни у кого не вызывает глупый смешок или улыбку, многие с нескрываемой тревогой вдумываются в реальный смысл этих слов. Действительно,  много случаев  онкологии  среди наших близких, родных, просто знакомых и  незнакомых. 

* * *

Елену Сергеевну Баркову я знала почти 40 лет, с тех пор как в 1971 году пришла работать в Институт космофизических исследований и аэрономии имени Ю. Г. Шафера, в народе «космофизика».  Мы тогда были веселые, полные сил и надежд на лучшее будущее, как и подобает молодому поколению.  Лена была научным сотрудником, я была принята на работу в качестве научно-технического переводчика,  хотя в моей трудовой книжке этой должности нет:  что только там ни написано, начиная от «лаборанта»  до «инженера». Такие были времена, что «одно – по жизни, а второе на ум пошло». Смешно сейчас.  Научные интересы Лены касались  проблем  геомагнитных пульсаций в авроральной зоне, и она часто  в зимнее время ездила  на полевые работы в самые дальние уголки  Арктики, где можно было изучать эти самые геомагнитные явления и полярные сияния.  Поэтому она знала  все про тяжелый экспедиционный быт (особенно в то время), полный неудобств  и лишений, где-то даже опасных для жизни  ситуаций  во время этих полевых работ.  Это, несомненно,  сказалось на ее характере:  она была легка на подъем и совершенно неприхотлива, в быту Лена очень многое умела,  прекрасно готовила.   Обычно она   легко  находила общий язык с моим мужем Николаем Николаевичем, потому что они были оба  полевиками.   

В свое время на собранном за многие годы полевых работ собственном  научном материале защитила кандидатскую диссертацию,  родила единственного сына Ивана, ну и жила, как мы все жили.  Я помню ее маму, Веронику Никаноровну, красивую статную женщину с сигаретой в зубах, которая знала бухгалтерское дело лучше, чем некоторые  «отче наш».  Она прекрасно готовила, была исключительно хлебосольной хозяйкой, всех нас, молодых и беспечных, принимала и кормила разными вкусностями, которые она, Вероника Никаноровна, в годы тотального продуктового дефицита  умудрялась готовить, как солдат щи из своего сапога.  Лена много путешествовала, каждый раз в летнее время она выезжала куда-нибудь, мама ей помогала доставать путевки (тогда надо было все доставать через кого-нибудь в профсоюзе), и мы ей все завидовали.  Так и шла наша жизнь с ней параллельно в течение почти 40 лет… 

Лена была красива своей какой-то необычной красотой, она не была похожа ни на кого в Якутске: высокая, длинноногая, роскошные блестящие кудрявые волосы, голубые глаза, которые особенно синели, как она надевала голубую блузку, смуглая кожа…  Такая неповторимо прекрасная, она сидела однажды летом на ступеньках нашего  крыльца по возвращении из  Италии, где в то время жил Иван,  я не выдержала и сказала ей:

- Лена, какая ты красивая!  Покажи мне свои глаза, боже мой, какие они голубые и глубокие, как будто бездонные… 

Она только смущалась и краснела и становилась от этого еще более привлекательной…

* * *

Я заболела раньше Лены.  Как гром среди ясного неба.  Когда вернулась домой из Москвы после операции, мы с Леной всегда были на связи.  

Однажды по весне, когда была диспансеризация  всех сотрудников института,  доктора поликлиники обнаружили у Лены что-то, что им не понравилось, и дали ей направление на УЗИ. Подруга незамедлительно прошла обследование в платной клинике и принесла доктору результат… И ей дали направление в онкодиспансер.  Но там на приеме  ей сказали, что у нее ничего нет,  а на робкие попытки  возразить, что  уже два доктора находят что-то нехорошее,  ее грубо оборвали:  «Вы  платно  сделайте, а  мы вам еще не то  найдем»… В общем, онкологи усыпили бдительность Лены…  Получается, что у нее  была  все-таки ранняя диагностика. Но всем хочется верить в лучшее… 

Тем временем Лена часто стала мне жаловаться на плохое самочувствие, причем, непонятно было, что у нее болит:  слабость, апатия, отсутствие желаний… 

Я ей посоветовала сходить еще раз к врачу, может, анализы какие-то сдать…  Она так и сделала, но после вердикта онкологов  доктора в поликлинике тоже  ничего не нашли, однако на всякий случай решили положить ее на стационарное лечение.  В итоге лето подруга провела на больничной койке без особого диагноза.  В стационаре ее лечили уколами,  взяли очень много анализов,  потом назначили гормоны.  И выписали. 

* * *

Лена выписалась, значит, все нормально, слава Богу, ничего плохого не нашли, надо этому  радоваться, только она себя лучше не чувствовала и продолжала жаловаться.  Опять поход к врачам,  но в этот раз ее опять направили на обследование в онкологию.  Это у нее вызвало легкую панику, но я ее, как могла, успокоила, дескать, это тщательное обследование, хотят исключить худшее. 

И начались ее долгие хождения по мукам.  Трудно писать об этом сейчас… Выполнив все манипуляции с анализами, онкологи  в этот раз поставили диагноз,  без промедления предложили операцию и затем «химию».  В самом начале у Лены были некоторые сомнения относительно того, где делать операцию,  потом все сошлось на том, что в Якутске надо делать, дескать, дома и стены помогают.  Ну, сыграл  определенную роль тот факт, что все-таки в Якутске  онкологические операции  делают бесплатно, все знают, что денег наши онкологи ни у кого  не вымогают.  Я ей успела рассказать про свои хождения по коридорам «Каширки» в Москве и их тарифы. 

Операция прошла благополучно, Лена была очень благодарна хирургам.  Потом началась «химия»,  и тут она  хлебнула сполна, бедная моя подруга.  Я выступала ее инструктором, потому как все прошла, все знала. 

Каждая ее назначенная  и оговоренная с доктором заранее госпитализация  на «химию» была сопряжена с неприятностями: то места сегодня нет (почему плановое мероприятие не обеспечивается местом, непонятно), то придите завтра (завтра - та же история),  то «ждите нашего звонка» (она весь день неотлучно сидит около телефона в тревожном ожидании, собрав пожитки), то очень грубый окрик («не звоните, сколько раз можно повторять, что мы сами позвоним»)…  И это могло длиться неделю и даже более.  Я спрашивала ее, какие препараты ей капают. Она не знала. Пит, химик по образованию, хотел в интернете изучить ее препараты, особенно - побочные эффекты. Он  мне сказал, что препараты Лены согласно ее диагнозу в 10 раз тяжелее моих,   и ей будет очень непросто переносить лечение.  

- Лена, спроси у доктора, какие препараты тебе вводят, мне, например, мой профессор написал на бланке все назначения, и моя семья знала, что я получаю. Мои дети изучили все, что касается моей «химии». 

На это Лена мне отвечала, что доктор была с ней очень груба, когда она посмела спросить, что ей капают.  

- Зачем вам это знать? Что нужно, то и капаем, - был ответ не очень вежливого доктора. 

* * *

Меня начали одолевать сомнения насчет того, те ли препараты ей капают.  Если ее «химия» была в 10 раз тяжелее моей,  почему у Лены волосы не выпали  после инъекций? И чувствовала она себя довольно сносно после всех вливаний, даже ходила на работу,  если сравнить с моим очень тяжелым состоянием после каждой капельницы.  Оказывается, Иван тоже сомневался, те ли препараты ей капают, об этом даже говорил с доктором, на что получил ответ, что у каждого своя индивидуальная переносимость или непереносимость.  Но я никогда не забуду, как она каждый раз плакала перед госпитализацией, потому что ни  разу ее не госпитализировали по графику,  всегда находились какие-то причины. Бедная моя,  она меня однажды спросила:

- Капа, может, это потому что я – не якутка? Не своя? Может, поэтому… 

- Да, брось ты, Лена, нашла, о чем говорить на старости лет, прожив всю жизнь с якутами. Конечно, нет. Просто, видимо, у них напряг с местами, только вот непонятно, почему они не планируют госпитализацию нормально, это же не больница скорой помощи, не травматология, куда привозят с бухты-барахты  и ночью, и днем…  

Позднее я стала настаивать, чтобы она поехала в Харбин к «моему» китайцу. Дело в том, что в одну из своих поездок я записала ее диагноз и спросила профессора Цзяня о шансах на выздоровление. Он ответил, что, возможно,  сможет помочь, но ему надо осмотреть пациентку.  С этой поездкой Лена, к сожалению, тянула долго, хотя я ей говорила, что дорог каждый день…

* * *

Все-таки с Иваном они съездили в Харбин, где она была не только у моего профессора, но и принимала химиотерапию в онкодиспансере «Нункэн».  Впечатления  от этой поездки были очень позитивные.  Позднее, как говорил Иван, Лена не переставала удивляться разнице лечения в Харбине и Якутске. Наряду с тяжелыми химиопрепаратами ей было назначено множество мощной поддерживающей  терапии,  обследование же  было на высочайшем уровне на такой аппаратуре, о которой мы даже не мечтаем.  В этот раз волосы у нее выпали. 

Конечно, несмотря ни на что,  у Лены  пошли  метастазы, все-таки третья стадия… Лучше ей не становилось. Мучили боли,  слабость.  Стала терять массу тела, как и бывает при онкозаболеваниях.  Положили в очередной раз в онкодиспансер.  Было очевидно, что  дело идет к концу, но я в это  все равно не верила.  Когда я однажды пришла к подруге с визитом и увидела, что настроение на нуле, поняла: дело плохо. Она мне пожаловалась: 

- Капа, ко мне никто из докторов даже не заходит.  Врач меня даже не осматривает. Ничего не назначают. 

- Как? Такого не может быть. Ты хочешь сказать, что тебя еще не осматривали и ничего не назначали?  А к другим больным заходят? 

- Да, заходят. Но с ними они  говорят по-якутски, я же ничего не понимаю. 

Я пошла в ординаторскую, чтобы встретиться с лечащим врачом

- Я – подруга Елены Сергеевны Барковой.  Я недавно пережила такую же беду, как вы видите по моему внешнему виду,  так что можете говорить со мной откровенно, я все пойму. 

- Барковой больше мы ничего не можем делать, ей все сделано: операция, «химия».  Вы же сами говорите, что прошли через это, значит, понимаете, что мы все сделали ей.  Забирайте  домой свою подругу, - довольно резким тоном ответила мне доктор. 

- Как же так? Она ждет помощи, она верит, что здесь ей помогут. Прошу вас, сделайте ей что-нибудь,  я понимаю, что у нее шансов нет, но веру у человека отнять нельзя. Она верит и ждет помощи. Не выписывайте ее домой,  капайте хотя бы просто физраствор, чтобы она думала, что ей помогаете… 

* * *

В общем, помощи никакой нет.  Это самое ужасное. По-хорошему Лену надо было перевести в хоспис, если бы у нас в Якутске был таковой. Но хосписа в Якутске нет.  Ладно, все мы смертные,  у человека нет шансов на жизнь.  Но шанс достойно уйти… Почему такого шанса нет?  Ядумала, как она будет находиться дома без медицинской помощи. Кто ей будет помогать в последние мучительные дни ее жизни?  Кто будет рядом с ней?  Почему ничего не продумано в этой связи:  любой человек перед уходом в мир иной  должен получить хотя бы минимальную необходимую помощь от медицины, а не грубый окрик:  «Забирайте свою подругу!».  Эти мысли меня в тот момент сильно терзали и продолжают мучить сейчас.  Я  часто думаю, что  врачи, которые занимаются  предпринимательством,  могли бы открыть  хоспис, я уверена, что он  пользовался  бы спросом,  близкие и родственники  онкобольных  платили  бы любые деньги за такую необходимую услугу.  

Я помню, как  от онкозаболевания  умирала Галина Васильевна Шафер, ученый-космофизик, лауреат Сталинской премии, прожившая и проработавшая всю жизнь в Якутске. Она тоже не желала  выписываться домой.  Она мне высказалась тогда: 

- Капа, как я выпишусь?  А кто мне будет  обезболивающие уколы делать в домашних условиях? Кто мне окажет профессиональную помощь, когда мне будет очень плохо? Нет, я не хочу домой, мне нужна помощь,  а здесь, в больнице,  мне помогут. 

* * *

Лену выписали в тот же день, когда я выговаривала свою тираду об оказании помощи докторам-онкологам.  Ивану, похоже, сказали, чтобы он забирал домой свою мать. 

Оставался последний оплот медицины – наша больница Якутского научного центра.  Я - туда: 

- Людмила Романовна, Лене Барковой совсем худо, ее выписали из онкодиспансера. Она находится  дома без медицинской помощи и поддержки.  У нее в трудовой книжке всего одна запись: «Космофизика». Неужели она не заслужила последнюю заботу и помощь в своей больнице? Я все понимаю, ей все сделано, далее медицина бессильна.  Но достойно уйти из жизни кто ей поможет, как не вы? 

Думаю, также были обращения от руководства института, от сына Лены Ивана… Добрейшая Людмила Романовна не отказала, Лену госпитализировали.  Конечно, никто уже ей ничем не мог помочь.  Ждать только конца, который, похоже, был совсем близок… 

Я последний раз видела свою  дорогую подругу за два дня до ее ухода. Она попросила меня принести ей суп.  Я сварила четыре вида супа и принесла ей на выбор:  куриный бульон,  суп из говядины, суп из потрохов по-якутски, бульон из жеребятины. 

- Ленка, гуляем!  Четыре вида супа, что душа твоя желает.  Право выбора за тобой, какой тебе налить? 

- Налей мне потрошный. Ты же знаешь, я все якутское очень люблю. Оставь мне бульон из жеребенка, потом попью. Остальное забирай. 

* * *

Посидела я около ее постели в последний раз, поболтали о том о сём, пока меня в палате не увидела моя доктор Вера Валерьевна.Она практически выгнала меня. 

- Зачем вы здесь?  Уходите, больше не приходите, нельзя вам.

- Как же так? Она – моя подруга, как я могу не прийти и не навестить? 

- Да, мы знаем, что подруга. Но нельзя, нельзя… Уходите! 

* * *

Через два дня утром я вдруг резко проснулась от скрипа чьих-то шагов на веранде (мы живем на даче круглый год).  Я посмотрела на часы: 7 часов 40 минут.  Подумала: «Почему так рано пришел  Кешка? Обычно он приходит к 10 часам утра…»  (Кешка – мой племянник, который нам помогает в быту, например, убрать снег во дворе и занести лед в баню). Шаги очень четко прошли по веранде, постояли там какое-то время, затем  спустились по лестнице  обратно и со скрипом  по снегу  пошли в сторону бани.  Я подумала, что Кешка решил  не будить  нас и пошел погреться в баню прежде, чем приступить к работе. Так полежала немного, но сон уже прошел, решила встать,  встретить Кешку и готовить завтрак.  Шел девятый час утра.  Встала, оделась, вышла на веранду.  Смотрю,  снегом припорошило наружную веранду,  но следов-то никаких нет!  А Кешка точно ходил по веранде, у нас слышимость хорошая, тем более, ранним утром в лесу…  Тем не менее, я пошла в баню искать Кешку, но там тоже  никого.  Странно, а ведь точно были шаги, точно кто-то ходил по веранде и по двору, от этого скрипа я даже проснулась! 

Ладно, померещилось. Стала готовить завтрак.  Вдруг раздается телефонный звонок:  

- Тетя Капа,  мамы  больше  нет… 

Я так и села. Посмотрела на часы: 8 часов 50 минут. Почему-то я сразу  поняла, что час назад  приходила  Лена.  Ее душа перед смертью прилетала к нам на дачу,  чтобы  попрощаться  со мной… Это она попрощалась с нашей баней, которую она, заядлая банщица, обожала.  Она попрощалась со всеми нами,  в последний раз взглядом окинула те места, которые так любила и с которыми было  связано много  приятных воспоминаний: ее  смеха, тонкого юмора, характерного для интеллектуалов, громкого веселья, вкусной еды, ее,  Лениных,  вкуснейших  сладких  пирогов, наших  шашлыков и барбекю…   Прощай, дорогая Лена, мы тебя будем помнить всегда… прости нас и прощай…