"Черемушки" навсегда

Кровать до того высока, что взбирается она на нее, ступив прежде на самодельную, приземистую табуретку, такую древнюю, что Ивановна и не помнит, в каком году, при каких обстоятельствах она была приобретена. Наверно, в то счастливое время, когда была жива мать, а сама она была слишком молода и беспечна, чтобы придавать значение каждым приобретенным мелочам.

Свои действия Анастасия Ивановна считает занятиями физкультурой. Они ведь и вправду физкультура: разрабатываются болящие колени, сухожилия. Нагрузка все-таки, хоть и скрипит внутри все.

Если бы кто видел ее со стороны, просто упал бы со смеху. Маленькая старушка, усиленно болтающая ножками, - ну, прям, умора, мультяшная бабка, да и только. Но видеть ее некому. Уже много лет Ивановна одна. Давно умерла мать, давно отошел от нее, живет своей жизнью сын. Так что в этой квартирке она полновластная хозяйка. Вспомнив об этом, Ивановна вздыхает.

Раньше осознание этой полновластности вселяло в нее гордость: есть свой угол, насиженный, уютный. Она окинула взглядом убранство комнаты. В углу возле окна пыжится своими округлыми боками комод. Он был до того древний, что впору было бы его выкинуть на свалку, как считала ее подруга Зина. «Да купи ты другой, - настаивала она, - знаешь, как в комнате изменится?! Сейчас ведь полно современных красивых». Однако Ивановна была очень привязана к комоду. Он был еще крепкий, цельнодеревянный, что сейчас ценится и, главное, вместительный. В верхнем ящике – нательное белье, во втором - постельное, полотенца, в третьем – одежда. Ну и куда все это денешь, если комод выбросить? В шкаф, стоящий возле двери, вещи не вместятся, складывать стопочкой на стулья - не то. Да и другой покупать – зачем? Не деревянная сейчас мебель, вся искусственная. Немного постоит для красоты, а потом разваливается. У многих такая есть, хоть и красивая, но хрупкая, уже ремонтированная.

Многое было в ее доме еще из той, прежней жизни, когда была она молода и легка на подъем. Все добытое с трудом, в очередях, записях, проверках. Плательный шкаф, к примеру, тяжелый, темно-коричневый, тоже деревянный. И шкафчики на кухне тоже из той же «оперы». Все это разбавлялось в квартире картинками на стенах, цветами на подоконниках, телевизором, далеко не старым, потому было очень уютно.

Главным же украшением квартирки служил изумительный холодильник. Он был куплен совершенно нечаянно, так как старый, советский, гудящий и дребезжащий, вдруг сломался, а найденный мастер не смог его починить, что было равносильно катастрофе, как и то, что пришлось занимать до пенсии, унижаться, просить, что она вовсе не любила. Жила гордо и независимо.

После покупки нового холодильника она познала неизведанное – что значит быть владелицей хорошей вещи. Подружки ахали. Сын тоже улыбнулся, спросил, откуда деньги, сказал, что он «без снега», объяснил. Оказалось, что холодильник не надо размораживать, чтобы мыть. А купила-то она его случайно, не зная этой особенности. Но вот повезло. И цвета он был необычного, стального. Такой высокий, узкий, много места не занимает и сам видный, значительный. В доме все сразу приободрилось.

* * *

Разные мысли ворохом вдруг закрутились в голове Анастасии Ивановны. А голова у нее была чудной, на зависть ее подружек-старушек, особенно Зинки. В противовес законам природы у Анастасии Ивановны в семьдесят «с хорошим» волосы только начинали седеть. Стрижку она носила короткую, волосы сами кудрявились и блестели. Прелесть, одним словом, была ее голова. Особенно рядом с головами сверстниц. Эти волосы так украшали ее, так молодили, что никакие дорогие костюмы ее подружек, никакие их новые серьги-кольца на дряблых ушах и руках не шли в сравнение.

«Чем ты волосы моешь, наверно, чем-то питаешь?» - допытывались подружки в очередные посиделки, мечтающие хоть на минуту удержать летящий возраст. Все они поголовно были крашенными, но кожа на голове все равно угрожающе просвечивала через слабый, отживающий свое волосяной покров.

Анастасия поджимала губы, мудро замолкала – наступал ее «звездный час». Она победно оглядывала всех за столом, глаза ее блестели. Из-за этого своего преимущества она действительно казалась моложе всех. Она нарочно держала паузу, зная, что ей завидуют. В эти секунды на кону стояли не богатые дома и квартиры, где некоторые из старушек обитали. Не вершины в жизни, которых их мужья когда-то достигли, а, значит, и они. Не успехи детей и внуков. Не огромные машины, на которых за старушками приедут. Все это было… тьфу. На кону стояло то, за что тщетно цепляется все человечество, – вечная молодость. Обладательницей части ее была не кто-либо, а Анастасия Ивановна, живущая в деревянной квартирке на Лермонтова.

«Какие там Черемушки, о которых она всегда рассказывает? Ну, были, наверно, полвека назад. А сейчас-то это завалившиеся дома и помои – вот ее Черемушки», - злорадствовали иногда меж собой старушки, мстя за ее непреходящую моложавость, в тот момент, когда Анастасия Ивановна не могла их слышать.

Однако за столом именно она в первую очередь оказывалась в центре внимания этих успешных старух. И умело использовала свое превосходство, ведь все-таки она оставалась настоящей женщиной: выпрямляла спину, откидывала голову. Становилась красавицей. А потом говорила, что моет голову кислым молоком или желтками яиц или еще что-то делает. Старушки запоминали, даже записывали, дома спешно приступали к этим процедурам, но седину было не смыть. Секрет молодости волос был, наверное, в генах, но, возможно, и в том, что Анастасия Ивановна никогда их не красила. Хоть в этом повезло.

* * *

Не везло Ивановне во всем остальном. В образовании, к примеру. Курсы портних, работа за копейки, шитье-перешивание чужих вещей после работы, чтобы приобрести что-то – вот ее трудовой путь. Не везло и на мужчин. Сейчас, оглядываясь назад, она знала, какой у нее должен был быть муж – не ленивый, работящий. Это главное, остальное неважно – высокий ли, красивый или, наоборот, низкорослый и не хороший лицом. Чушь это.

Тогда, будь он рядом, не куковала бы одна в своих стенах, в деревянных «Черемушках» Якутска. Давно жила бы в благоустроенной квартире, как Зинка и другие ее подружки. Может, и дачу бы осилил этот ее муж. И детей было бы двое-трое. Подняли бы с ним, смогли. Но он не встретился.

Худенькая, с копной кучерявых волос и круглыми черными глазами, она считалась в молодости красивой. Себя, конечно, таковой не находила, но если вспомнить, какой была Зинка в то время, и поставить рядом ее, то оценка была бы в пользу Анастасии.

Зина была выше ее ростом, белая, как тесто, с таким же рыхлым лицом, на котором ничего, по сути, и не выделялось, кроме выпуклого лба.

Они были соседками в подъезде, но уже тогда жизнь поставила их в неравные условия. Настя жила в однокомнатной квартире с одинокой матерью. Зина обитала в трехкомнатной, с матерью, отцом и старшей сестрой, от которой ей перепадали и модные вещи, и всякие побрякушки. В их доме было богато, стояла добротная мебель со стеклом, было много книг и хорошей посуды.

Мать Зины, помнится, была настоящей женщиной – улыбчивой, доброжелательной. И за собой ухаживала, и за девочками следила, заставляя их хорошо учиться, и дом содержала в уюте да вкусностях, что Настина мама не умела и не могла. Откуда у скромной технички домоуправления деньги на тряпки, ридикюли и кружевные блузы? Каждая копейка на счету.

Если Зина выходила вечерами гулять в модном платье с широким красным поясом на талии и красных же туфлях-лодочках, то Настя натягивала надоевшее старое, серое в цветочек, а на ногах были тряпичные туфли. Но ни скандалов, ни претензий она матери не выказывала. Понимала. И сразу после школы выучилась на портниху: желание походить на Зинку, ее мать было очень сильным.

Их семьи давным-давно друг за дружкой въехали в этот шикарный, пахнущий деревом светлый дом на улице Лермонтова. Целый квартал однотипных, двухэтажных домов, дворы которых были тогда устланы зеленой травой. Их назвали тогда с чьей-то романтической подачи «Черемушки». Наверно, по аналогии с новым московским кварталом, построенным в то время.

Жизнь здесь в то время текла, как в сказке. На противоположной от Настиного дома стороне, застроенной сегодня другими домами и коттеджами, тихо шелестел сосновый лес. Летом они с матерью просыпались под кукованье кукушки. А ребятня с утра до вечера пропадала на опушке. Этот лес был и местом свиданий. И она когда-то с трепыхающимся сердцем и румянцем на щеках шла туда на встречу со своим избранником. И было там свежо, первозданно, как и ее начинающаяся жизнь, обещавшая только счастье…

Сейчас, когда все это живет только в памяти, она думает, что мать все-таки была не права. Не в суровости надо было растить единственную дочь, а в неге и холе, баловать и нежить. Именно таких женщин любят мужчины, а не тех, кому все равно, что на себя надеть, выносливых, как якутская лошадь. Повзрослев, она стала потихоньку перекраивать это материнское упущение.

(Окончание следует)